Аудит Жизни

Я давно заметила, что призывы к насилию над собой очень популярны. Гораздо популярнее призывов расслабиться и быть собой. Недавно я поняла, почему так все происходит. Потому что насилие над собой и подавление своего естества (равно как и отказ от своих потребностей и желаний) очень близки большому, если не подавляющему (а скорее всего именно подавляющему) количеству людей. Близки. Практически родственны.

Для них это родные понятия. Родные как родители, как мать. Так делала мать – отказывала в грудном вскармливании по требованию (“а то будет висеть на сиське до армии”), в совместном сне (“у ребенка должно быть свое место!”), в жизни вместе с родителями и участии в их делах, по возможности (“пусть идет в садик, а потом к бабушкам”) и так далее. Отказывала – тебе, а потом уже ты сам стал отказывать – себе.

Я не говорю о воспитании, в котором, безусловно, должны быть запреты и ограничения и, возможно, наказания за ослушание. Я говорю именно о базовых, абсолютно естественных и свойственных всякому младенцу и ребенку потребностях. И о его вынужденном отречении от них. Именно из этого вынужденного, созданного матерью отречения, и возникает самостоятельное отречение от себя и своих желаний.

Тут непременно должен подняться стон и вой. Потому что, к большому сожалению, лишь немногие люди вырастают, сохраняя более-менее явственное чувство горечи об утраченном или неполученном счастье, о тех самых потребностях, которые были неудовлетворенны.

У большинства людей сызмальства формируется жесткая и уверенная защита от таких горестей. В связи с чем они целиком пропитываются этим горьким чувством и не отделяют его от себя, не способны его чувствовать. И очень боятся, когда их к этому подталкивают.

Потому стоны и вой. О том, что, мол, все дети разные, и некоторым больше нравится смесь из бутылочки, представьте себе, а некоторые с пеленок самодостаточны и только-только начав говорить, сразу же просятся в ясли, дабы там социализироваться вволю.

Буду ли я спорить с фактами, которые предъявляют те, кто и поднимают шум и гам, негативно реагируя на все мои слова о том, что, например, детский сад – зло? Конечно, буду. Потому что я не верю той женщине, которая, будучи уязвлена моими заявлениями, кидается доказывать мне, что мои дети – тепличные слюнтяи, а ее – социализировавшиеся боевые зверьки. Не верю. По той простой причине, что если она смогла пихнуть своего ребенка в садик, то она априори не обладает той степенью чувствительности, которая должна быть в норме у матери. Норма есть, а вы не знали? Норма – это когда всем хорошо. А когда всем хорошо, потому что так надо, извините – это не норма, потому что концлагерь – не норма жизни человека.

Да, буду спорить, потому что знаю на конкретных примерах и имею наглость обобщать и экстраполировать на всех остальных (кого не знаю), что те, кто убеждает себя и других, что ребенок от искусственной сиськи не пострадал, и что садик ему даже нравится, абсолютно не слышат и не чувствуют своего ребенка. Или дико врут, скрывая факты, марающие их чистенькую историю о том, как один ребенок вдруг сам в 2 года захотел отчалить от мамы. Ну или в 3. Или даже в 5. Но потом оказывается, что были и болезни, и слезы, и убеждения, и нравоучения, и долбежка “надо, ребенок, надо!”.

Вот к моему сыну на детской площадке подкатил его сверстник. И Ваня мне потом рассказал, что тот спрашивал его, ходит ли он в садик. И получив ответ “нет”, стал наседать на него, рассказывая, почему надо ходить в садик. К счастью, Ваня пропустил эту информацию мимо ушей, честно сказав мне “мама, я не помню, почему надо ходить в сад, по словам того мальчика”.

А я была в легком шоке. Мне трудно представить, чтобы мой 5-летний сын кому-то начинал промывать мозги. И дико представлять, что рядом с ним был тот, у кого это уже очень хорошо получается. Что это значит? Да то, что самому мальчику мозг промыли качественно. Пожалуй, он вырастет и будет часто говорить, что родители поступили правильно, отдав его в садик и так и надо делать. Из его памяти сотрется картинка, когда он выражает нежелание туда идти, а родители рассказывают ему, почему же надо ходить в садик. Это печально. Это шокирует.

Но не всех.

Часто, ой как часто люди и в более мелких вещах твердят, как попки: “Я благодарен своим родителям…”. Например, за то, что не позволяли жевать жвачку, хотя очень просила. И вот теперь взрослая, 40-летняя женщина на полном серьезе вдруг заявляет: “Фу, как некрасиво выглядят жующие жвачку! Так хорошо, что папа запрещал мне, хотя я так просила! Но он был прав, спасибо ему.”

Это не тот случай, когда ей запретили жевать 10-ю жвачку за день, нет. Это случай категорического и немотивированного запрета. И он оставил горечь, которая живет в этой женщине, но она не понимает ее. Страшно ведь в 40 лет предъявить такую смешную претензию – что ж ты не дал мне жвачки тогда, когда я просила? Разве я стала бы и в 40 лет чавкать и надувать пузыри?

Вот отказ от кормления грудью по требованию – это тоже немотивированный и категорический запрет. Просто он более глубок, интимен, сакрален. Это начало начал, святая святых. Это более чем опасно.

А вот еще. Вот мой пример. Мне запретили остричь волосы “под каре”, как это было модно, когда мне было 13-14 лет. Я так хотела! Я просто бредила этой стрижкой, я хотела видеть и чувствовать себя такой. Кто знает, может, я бы подкрепила себя в то трудное время взросления уверенностью? Но мне не дали. “У тебя прекрасные длинные волосы, мы их так долго отращивали, и вообще, тебе будут мешать спадающие патлы, ты будешь заправлять их за уши, потом завяжешь и заколешь и смысл вот?”. Хрен, в общем, тебе, а не каре.

А подруге остригли. Сводили к парикмахеру. И она выстрелила мне в самое сердце, когда вышла с подкрученными концами на необыкновенно прямой плоскости волос, заканчивающейся чуть ниже мочек. “Тебе и не пойдет!”, -  добавила моя мать.

Потом у подруги, конечно, волосы спадали на лицо, она стала их закалывать и т.д. Все так, за одним исключением – то была ее воля.

А моей воли не было.

Мелочь, чушь по чьему-то мнению, но я счастлива, что никакая мелочь не проходит мимо меня. Лишь в 25 лет я осмелилась проявить свою волю. Остриглась сразу налысо. Связь этих событий не сразу стала ясна мне. Но моя горечь была вытащена на свет божий, и я постепенно изжила ее. Я не боюсь стричь своих детей, и не собираюсь отращивать косы, если моя дочь скажет, что хочет носить короткую стрижку. Я не буду идиоткой, проявляющей деспотизм.

Вот так – во всех областях и поступает тот, кто осознает горечь недополученного. У него может и не быть конфликта с родителями, как у меня, например. Это уж от родителей зависит во многом. Но он не будет лгать себе и будет хорошим родителем для своих детей.

Важно ведь понимать то, что ты делаешь. Важно не бояться чувства вины, если ты действительно виновата, пусть по молодости или по незнанию. Но чувство вины нельзя топтать и шлифовать мурой и убеждениями типа “ой, ну вы знаете, для ребенка ведь не так важно получить материнское молоко, как важна счастливая мама” – в случае, когда мать просто отказывается кормить его грудью. Кто-то чертовски классно ответил на такое: “Знаете, я не верю в счастье такой мамы с такими проблемами”.

И ведь действительно, не в качестве кормежки дело, а в том, почему вы выбираете то или иное. Честны ли вы с собой?

Если вы не честны, вы позволяете горечи отказа пропитывать вас и дальше. Уже в отношении собственных детей. Ну и им хорошее наследство, да... Либо смирение с насилием, либо конфликт – с вами, конечно.

Если вы не честны, то вы становитесь поклонником насилия над собой, приветствуете диеты, ограничения, тренировки, дрессуру. И при этом несчастливы.

Поверьте – лучше испытать горечь или вину и стать счастливым, чем уже на полном серьезе горячо исповедовать пусть отказа от себя и своих желаний. Что хорошего в том, чтобы считать себя несовершенством? Почему вас легко мотивировать кнутом и оскорблениями? Почему вы заражены стокгольмским синдромом и оправдываете своих мучителей, в том числе и себя самого? Почему вас так тянет менять, кромсать, калечить себя, не замечая своих базовых, простых, естественных потребностей? Почему вы отрекаетесь от счастья и удовольствий?